Контрольная диверсия - Страница 48

На Крещатике он вдруг подумал, что майданутые от усердия могут перегородить проезжую часть дороги, и суеверно скрестил пальцы, потому что против таких обстоятельств был бессилен.

* * *

Повинуясь странной прихоти, влил во фляжку сухое итальянское вино — возникла у него вдруг такая потребность, и он, привыкший идти на поводу у своего второго я, исполнил заказ, ещё не зная, востребуется он или нет.

Вряд ли бы ему окончательно и бесспорно повезло, если бы в предрассветных, уже августовских, сумерках он не столкнулся с человеком в майке и трико. Завидев Цветаева, он остановился с пустым ведром у мусорного бака и пропустил Цветаева, хотя раз двадцать мог прошмыгнуть в подъезд.

— Вы меня ждали? — удивился Цветаев, замедляя шаг, так спрашивают у судьбы разрешения перебежать дорогу.

— Вас, — ответил мужчина.

— Из-за пустого ведра? — с непонятным облегчением догадался Цветаев.

— Да.

— Спасибо, не ожидал.

— Вы им там врежьте, — вдруг доверительно посоветовал мужчина, и лицо его в сетке морщин сделалось просящим.

— Кому? — удивился Цветаев на всякий случай и остановился.

— Ну тем, на площади, — мужчина мотнул головой туда, где до сих пор сидели майданутые.

— Почему вы решили, что я иду на площадь?

— А вы наш, — хитро улыбнулся мужчина. — Я за вами уже месяца три наблюдаю из того окна, — он показал на второй этаж, над переходом в соседнюю улицу. Вы шпион, то есть доблестный разведчик, вчера в чёрном комбинезоне вернулись, а потом дом на площади загорелся.

— Хм… — на всякий случай смутился Цветаев.

— Не бойтесь, не бойтесь, никому не скажу. Если бы хотел, давно… у нас нынче доносительство в почёте. — Он снова мотнул головой на белый ящик на противоположной стороне улицы, с помощью которого «обізнані» киевляне могли исполнить свой гражданский долг. — Смело делайте ваше дело. Избавьте нас от этих мерзавцев. Я хочу, чтобы в Киеве снова цвели каштаны.

— Не понимаю, о чём вы говорите, но на всякий случай приму к сведению.

Именно так должен отвечать истинный разведчик, подумал Цветаев. На лице у человека промелькнуло сожаление о затеянном разговоре.

— Я ведь вначале туда ходил, думал, историю творю, а теперь этот евромайдан проклинаю. Вы даже представить себе не можете, с какой тоской я вспоминаю свою маленькую, но твердую пенсию, курс доллара по восемь гривен, устоявшуюся жизнь, ежегодные поездки в Крым с внучкой, у неё астма. Теперь я понимаю, что скоро всех тех, кто делали майдан, станут бить и гнать большой метлой! Удачи! Я нашим людям дорогу с пустым ведром не перехожу.

— А кому переходите? — не удержался Цветаев.

— Всем остальным.

— Спасибо, — ответил Цветаев и со странным ощущением разоблаченного шпиона отправился дальше.

Странное это было ощущение, словно тебя раздели, и ты потихонечку, шаг за шагом облачаешься на ходу. Нехорошее ощущение скрытой опасности, и пока ты не надел последнюю вещь, ты сам не свой, и потом ты тоже сам не свой, потому что зависишь от кого-то, а это очень плохое чувство. Явка на Прорезной, 12, Б, засвечена, потому что если начнут искать, то оцепят весь район и найдут, обязательно найдут. Впрочем, он не хотел думать, что мужик проболтается, хотя в нём что-то было неестественное, потом он понял, что именно: мужчина красился, а это настораживало, как всё ненатуральное, как обманка, как манок, как сама идея площади «Нетерпимости» — не первозданность, а вторичность.

Когда Цветаев добрался до Казацкого отеля на углу Михайловской, то уже светало. Майдан спал. Все эти палатки, доски, проволока, камни, все эти покрышки, бутылки с коктейлем Молотова, брёвна, палки, щиты и прочее, предназначенное в конечном итоге, чтобы убивать людей, всё требовало очищения. Всё, что зародилось здесь, должно было сгореть в огне и остаться в памяти лишь как символ человеческой грязи, тупости и фашизма, нет других определений тому, что случилось.

Цветаев начал со стороны Главпочтамта, двигаясь к Прорезной. У него была та самая последняя бутылка с коктейлем Молотова из башенки. Было тихо и сонно. У перехода Цветаев облил гору покрышек остатками горючей жидкости и бросил спичку. Огонь занялся не сразу, побежал дорожкой вдоль палаток и тротуара. В отдалении лениво гавкнула собака. Цветаев свернул за угол и быстро пошёл вверх по улице. Его охватило знакомое волнение, но он и мысли не допускал, что братьям Микулины дали маху, хотя именно на этот случай у него был приготовлен план «б», тот самый, который не одобрил Пророк.

На Пушкинском спуске его ждал «косоглазый», на заднем сидении которого притаилась «Машка, завернутая в покрывало из магазина Татьяны Воронцовой. Цветаев объехал район сверху, и испытывая с каждой секундой всё большее волнение, спустился по Михайловской до дома номер семь и с облегчением вздохнул: напротив уже стояла пожарная машина, а по тротуару нервно расхаживали двое пожарных, похожие на друг друга как две капли воды, правда, рукав одного из них был повязан жёлтой лентой.

Цветаев заехал за ограждение и вышел, прихватив «Машку». Со стороны майдана было ещё тихо, только собака заходилась в лае.

Братья Микулины дружно отдали честь. Пожарная форма на обоих висела, как на пугалах.

— Оружие есть?

— Есть.

— Кто из вас Рем?

— Я, — ответил тот из братьев, на рукаве которого была повязана жёлтая лента.

— Встанете сейчас внизу, справа от гостиницы. Двигатель не глушить. Выйдут они из этих ворот, — Цветаев показал на проулок напротив. — Четверо конвойных. Двоих передних берёте вы, двух задних — я. Следите за мной, сигнал — мой выстрел.