Контрольная диверсия - Страница 4

— Тоша, я что-то нашёл, — он выложил на стол ту самую рваную купюру, которую взял у сотника, ну и саму сотню, естественно, чтобы они не подумали, что он привирает, а банковскую карту оставил на закуску.

— Совсем ничего не боятся, — удивился Пророк. — С документами ходят.

— С какими документами? — не понял Цветаев и замер с пельменем в зубах.

Он полагал, что Пророк обрадуется сотне. Ведь она означала, как минимум, что одним сотником меньше, однако, Пророк почему-то в первую очередь занялся десяткой:

— Вот этими самыми! — Он потряс рваной купюрой. — Серия заканчивается на тридцать один.

Цветаев вспомнил, что тридцать первая сотня стояла на майдане, на которой для красивого словца не раз приводилась к продажной казацкой присяге, они там до сих пор стоят, не понятно, зачем. Как говорил Краснов: «Для красивого словца и продажной прессы». К ним возили ОБСЕ и показывали, какой правый фронт из УНОА стойкий — всё развалилось, а они стоят, и хоть бы хрен по деревне. Тридцать первая сотня, в отличие от двадцать четвертой, не была замечена в зверствах. Это двадцать четвертая сжигала людей с юго-востока в крематории на Оранжерейной, поэтому существовал негласный приказ двадцать четвертую в плен не брать. Однако поди разберись, у них на лбу не написано, кто из какой сотни. Подобные приказы были чистой формальностью, в плен и так никого не брали.

По всей вероятно, Краснов погиб, когда отправился на Оранжерейную. Зачем он туда пошёл, никто не знал. Только Кубинский однажды проговорился: «Пошёл посмотреть, где сожгли его товарищей». Он только не добавил слово «в тоске». И Цветаев понял, что речь шла о тех «беркутовцев», которые не встали на колени и не поклонились майдану. Краснова ранили двадцать первого февраля. Его поместили в госпиталь МВД, но там ему не могли оказать помощи, там тяжелораненые лежали в коридорах и на лестничных клетках. Перевезли в гражданскую больницу. Утром стало известно, что её собираются штурмовать бандерлоги. Доктора испугались: «Езжайте к своим! — твердили они, как мантру. — Езжайте быстрее!» Выгнали за ворота с бумажкой в зубах, на которой ещё не высохла печать. Ещё более перепуганный таксист посмотрел на обожженного Краснова, на остатки его формы и, прежде чем уехать, открестился: «Правый сектор останавливает машины! Башку проломят!» Помогла совершенно незнакомая женщина, которая вывезла Краснова околицами на полустанок, где он сел на электричку и сутки добирался полуживом до Симферополя, получив в результате «рожу» на ногах и правостороннюю тугоухость от контузии. Слух постепенно восстановился, хотя и не до прежнего уровня, а вот с «рожей» пришлось повозиться пару месяцев. Однако с правой стороны лучше к нему было не подходить, мог дать в морду без предупреждения.

— Ну и что?.. — спросил, ничего не поимая, Жаглин, — ляха бляха!

— Старик, это не сотник…

— А кто?.. — безмерно удивился Жаглин, забыв добавить своё извечное: «ляха бляха».

Его искренность казалась на грани наивности. Он вообще много удивлялся, и одно время Цветаев подозревал его в легкомыслии, пока Жаглин не сходил на Бессарабский рынок и не принёс три автомата и кучу рублёвок. Подвиг, кстати, не повторенный никем и кое у кого вызывающий сомнения.

— Сотня это так, для рядовых, чтобы уважали и чтобы психа не включали, — сказал Пророк. — Не знаю, может, Жека пиндоса завалил, а может, «пшека».

Он вопросительно уставился на Цветаева и сам же ответил:

— Надо было вначале у него фамилию спросить, — и подмигнул, как показалось Цветаеву с упрёком.

— Кто же знал?! — он не любил оправдываться, но пришлось. — Фото я успел сделать! Слушай, а ведь он старым был… точно, старым!

Только сейчас у него перед глазами промелькнуло лицо с тяжёлыми морщинами на лбу, но самое главное — реакция. Реакция у человека оказалась запоздалой. Не должен профи подарить ему того мгновения, когда их взгляды встретились. Был у него шанс, но он этот шанс упустил.

— Фото, это хорошо, — всё тем же пугающим тоном сказал Пророк. — Рисковый ты парень, — добавил он, но так, что Цветаеву стало не по себе.

Где-то и в чём-то он совершил ошибку? Разве Пророку угодишь? Не достиг я ещё совершенства, подумал он с неясной тоской и согласился:

— Что есть, то есть. Знал бы, на себе припёр бы.

Сдох, но припёр бы, решил он с таким ощущением, словно сделал уже это. Его опять стали мучить сомнения в профпригодности. Может, действительно, автомат взять? Дюже простое всегда кажется сложным, пока ты боишься или сомневаешься.

— Разберёмся, — заверил его Пророк, скачивая фото себе на мобильник.

И Цветаев почувствовал, что виноват, так виноват, что его во веки веков никто не простит. Злость всколыхнулась в нём холодной волной, и он испытал сильное чувство неприязни к Кубинскому.

— Чем-то на нынешнего Макаревича похож, — высказался Жаглин, разглядывая фото. — Ляха бляха!

— Точно, — через силу обрадовался Цветаев и снова с ненавистью посмотрел на Пророк. Пророк ничего не заметил. — А я думаю, ну, где я его видел? — сказал Цветаев. — У него ещё банковская карточка была.

Пророк взял карточку.

— Алекс Фогель, — прочитал он. — Это уже кое-что! Жаль, кода не знаем.

— Знакомый, что ли? — ехидно поинтересовался Жаглин, с жадностью поглощая горячий пельмень.

— Сдаётся мне, ты действительно завалил не сотника, а профи из «чвашников». Надо уточнить.

— Не может быть, — буркнул Цветаев, попадаясь на дешевую лесть. — Дался легко.

Злость отпустила его, как рак, ухвативший за палец. Вместо неё пришли апатия и усталость. Он принялся жадно есть. Пельмени были сочными, и сами собой проскакивали в желудок. Но особенно хороши они были с бочковыми помидорами, прямо елей для души, а не пища.